эт ты сталкером тогда будеш pst

а я так тогда: днем палицай, ночью партизан

ибо чую конкуренция среди полицаев будет еще та 63

Полицаям.....В плен без поллитра не здаваться!

как главный полицай, разрешу "немножко вешать" всякое.

Кроме того, партизанская армия не сможет существовать без мощной поддержки извне. Так что не будет никакой партизанской войны.

Можно будет по ночам грабить официально "на партизанские дела"
днем грабить на "палицайские дела"

вобщем можно неплохо так жить

...В селе Шарповка прижился оставшийся в окружении парнишка. Недалеко от села оказалось минное поле, на него иногда забредали коровы колхозников и взлетали на воздух. Молодой боец, имени которого никто не знал, однажды после такого случая вышел в поле, оглядел его осторожно, понаблюдал, затем умело вынул мину, разрядил ее и оставил в сторонке. Мужики обрадовались:
- Може, парень, договоримся с тобою насчет этих мин?
- А чего ж? Можно!
Сошлись на нескольких пудах муки.
Скоро слух о "сапере" прошел по соседним селам, где тоже были минные поля. Сапер стал принимать подряды, установив норму: пять пудов хлеба за каждый разминированный участок. Когда связная рассказала об этом Ковпаку, он позвал к себе Карпенко. Они о чем-то пошептались, а ночью нарядили разведчиков с задачей выкрасть из села "сапера". На рассвете его привели в отряд. Молодой парнишка - на вид ему было лет восемнадцать, курносый, с наивными детскими глазами - любопытно оглядывался по сторонам, впервые видя заросших щетиной лесных людей. Ковпак предложил ему остаться в партизанах, на что парень весело ответил:
- А я, дедушка, раньше вашего партизаном стал. Я есть партизан-одиночка. Пять подорванных немецких машин на своей совести имею.
- Какой ты партизан? - сказал Ковпак. - Ты спекулянт! Ты с мужиков по пять пудов хлеба за минное поле берешь.
- Так это же днем, за то, что разминирую, а когда обратно минирую дорогу, я ж ничего не беру. А ведь за это и голову потерять можно. Это, брат старичок, бесплатно... А ты говоришь - спекулянт...

- Дедушка, война то 50 лет как закончилась
- Тьфу ты! А я старый дурак, до сих пор поезда под откос пускаю

Итак, представим что фашысты-инопланетяне апять акупировали россиянию. Причом главный фашыст-инопланетянин публично заявляет о планомерном закручивании гаек, то есть увеличении налогов, оброка и десятины, и совсем уже фашыстких сборов за телеги.

...Так что если пойду в партизаны - им первая пуля.

... -- Я этих сволочей хорошо запомнил, -- проронил Водичка. --Попадись мне на узенькой дорожке кто-нибудь из этих гусаров, -- я с ними живо расправлюсь. Если уж нам, саперам, что-нибудь взбредет в голову, то мы на этот счет звери. Мы, брат, не то, что какие-нибудь там ополченцы. На фронте под Перемышлем был у нас капитан Етцбахер, сволочь, другой такой на свете не сыщешь. И он, брат, над нами так измывался, что один из нашей роты, Биттерлих,-- немец, но хороший парень, -- из-за него застрелился. Ну, мы решили, как только начнут русские палить, то нашему капитану Етцбахеру капут. И действительно, как только русские начали стрелять, мы всадили в него этак с пяток пуль. Живучий был, гадина, как кошка, -- пришлось его добить двумя выстрелами, чтобы потом чего не вышло. Только пробормотал что-то, да так, брат, смешно -- прямо умора! -- Водичка засмеялся. -- На фронте такие вещи каждый день случаются. Один мой товарищ -- теперь он тоже у нас в саперах -- рассказывал, что, когда он был в пехоте под Белградом, ихняя рота во время атаки пристрелила своего обер-лейтенанта, -- тоже собаку порядочную, -- который сам застрелил двух солдат во время похода за то, что те выбились из сил и не могли идти дальше. Так этот обер-лейтенант, когда увидел, что пришла ему крышка, начал вдруг свистеть сигнал к отступлению. Ребята будто бы чуть не померли со смеху...

- Вот вылезу из окопа на бруствер, - хриплым пьяным голосом вещал надоевший всем генерал, - а по полю партизаны. Пули вокруг свищут, а я саблю наголо, ору "заряжай", а по мне из пулемета - та-та-та.
Громкий хохот подвыпивших эсэсоцев у окна перекрыл его слова:
- Совсем заврался старый осел!
Генерал оглянулся и понял что смеются над ним. Он выхватил саблю.
- Это ты, тыловая крыса, меня, боевого генерала...
- Господа! Успокойтесь! - вскричал конферансье на сцене. Мы все защитники фюрера и Великого Рейха, и в тылу и на фронте.
Штирлиц, вытавщивший из кармана кастет, не смог успокоится и излил свои гнев на официанта:
- Почему пиво разбавлено?
- Но ведь вы его даже не пробовали, господин штандартенфюрер!
- Молчать! - и Штирлиц вмазал официанту кастетом. Он не любил доставать кастет просто так.
Гарсон перелетел через столик генерала и упал на колени его дамы.
Дама завизжала, как поросенок, из которого хозяин решил сделать жаркое.
Генерал снова вскочил.
- Это ты, тыловая крыса, меня, боевого генерала...
И в ярости схватил официанта и тоже вмазал.
Официант вьехал головой в живот эсэсовцу. Тот согнулся пополам и заорал:
- Наших бьют!
Его товарищи кинулись на генерала, фронтовики встали на защиту, и завязалась обычная драка.
Как всегда, Штирлиц был ни при чем. Он спрятал кастет и достал браунинг с дарственной надписью "Штандартенфюреру СС фон Штирлицу от любимого фюрера". Заорав "наших бьют", Штирлиц открыл огонь по люстрам.

...Когда все, кроме ездовых, собрались вокруг Рысакова, он вполголоса разъяснил план нападения:
- Мы с Василием Андреевичем (то есть со мной) следуем впереди, остальные за нами. Да смотрите, чтобы ни один не отставал! Дальше, что есть духу, врываемся в Лопушь... На задней подводе кто?
- Я. - отозвался Саша Котомин.
- Вот хорошо. Как только сравняешься с третьей хатой, открывай винтовочный огонь. Это и будет сигналом для нападения. Понятно? Как только у третьей хаты услышите выстрел, так все открывай пальбу, кто из чего может. Ясно?
- А куда стрелять, Василий Андреевич? - спросил Иван Акулов.
Рысакова не смутил этот уничтожающий по существу вопрос.
- Куда попало, - ответил он, не задумываясь. Затем уточнил: - Туда бей, где огонь горит или кто-нибудь ходит. В такой час некому больше шататься. Уразумели?
Все ответили утвердительно.
Вмешиваться в распоряжения Рысакова, выступать с советами, тем более с требованиями, в эту минуту было бесполезно и, пожалуй, вредно для дела: Рысаков не только не отменил бы своего замысла, но, напротив, усложнил бы его из духа противоречия и в доказательство своего командирского авторитета.
Нервы Рысакова были натянуты до предела. Это чувствовалось в голосе, каким он отдавал распоряжения, в стремительности жестов, в его прерывистом и шумном дыхании.
Я молчал, обдумывая, как помочь Рысакову во время боя, если надежды командира на внезапность окажутся преувеличенными и бой завяжется нешуточный.
А Лопушь молчала, точно там не было ни одной живой души. Даже собаки умолкли.
- Итак, повторяю еще раз, - снова заговорил Рысаков, - стрелять всем, не жалея патронов, переполох наделать такой, чтобы жарко стало. Симонов, знаешь, где был раньше сельсовет? Забросаешь дом гранатами... Гранаты у всех есть? Баздеров, ты из пулемета тоже стреляй, только смотри, один диск оставь на всякий случай...
Я воспользовался этим распоряжением Рысакова и попробовал высвободить ручной пулемет для безусловно необходимого прикрытия.
Нарочито неуверенным голосом я предложил Рысакову, чтобы Баздеров с пулеметом и Власов сели к нему в сани.
- Это еще зачем? - удивился Рысаков.
- Разгорячатся и израсходуют диски, а ты вовремя сумеешь их охладить.
- Баздеров и Власов, - со мной! - не вдаваясь в рассуждения, приказал Рысаков. -Остальным следить, что я буду делать. Когда я остановлюсь, сходить с саней и нападать на дома, из которых будут, стрелять. Из Лопуши мы не уйдем, пока не перебьем всю фашистскую нечисть.
Он вскочил в сани, за ним на ходу Власов, Баздеров и я. Мы понеслись по деревенской улице с быстротой, на какую только были способны наши кони.
Всё началось по "расписанию" Рысакова. Мы проскакали из одного конца деревни до другого, стреляя и производя изрядный шум. Однако в ответ, к великому удивлению командира, не раздалось ни одного выстрела, ни одного крика.
Настроение у Рысакова заметно понизилось.
- Что за чертовщина, почему они молчат? - с недоумением проговорил он. - Где они сидят? Неужели тот мальчишка нас обманул?
Мы повернули обратно и вышли из саней. Где же, в самом деле, полицейские? Не ушли же они из Лопуши!
Котомин попытался вызвать из какой-то избы крестьян, но сколько ни стучал в дверь и в окна, никто не появлялся. Бойцы снова собрались вокруг командира, и это оказалось кстати.
Метрах в тридцати от нас перебегал улицу какой-то человек. Я окликнул его. Он побежал быстрее. Власов приложился к винтовке, и снайперское искусство его не подвело- почти в полной темноте с первого выстрела он подбил бежавшего. Человек оказался полицейским, вооруженным винтовкой. Пуля Власова пронзила ему обе ноги выше колен. Рысаков замахнулся, чтобы добить полицейского, но я остановил командира.
- Где размещены полицейские? Сколько их? Где начальник? - спросил я.
Раненый ответил на все вопросы. Полицейских в Лопуши было пятьдесят человек. Размещены они были в четырех домах, раненый указал эти дома. Охранные посты не выставлялись. По деревне патрулировали лишь два полицая, он - один из них.
Рысаков скомандовал: "Вперёд!" - и быстро пошел к центру деревни. Сани двигались за нами. Каждую минуту можно было ожидать внезапного нападения. Роли переменились - "по расписанию" мы должны были владеть фактором внезапности, в действительности им владел теперь противник. Это почувствовал даже Рысаков. Он заметно волновался, то и дело приостанавливался, прислушивался, оглядывался по сторонам.
-Такой ватагой нельзя идти, Василий Андреевич, - сказал я.
- А как лучше? - на этот раз он ждал совета и был готов его выполнить.
- Нужно разбиться на три группы, идти раздельно и, если полицаи откроют огонь, сближаться, прикрываясь домами.
Группы составились молниеносно. Котомин с шестью бойцами, держась левой стороны домов, быстро пошел вдоль улицы. При себе Рысаков оставил Баздерова с пулеметом и еще несколько человек. Иван Федотович Симонов с десятью партизанами двигался позади и прикрывал передние группы.
Так прошли мы несколько шагов, когда нас окликнули:
- Стой! Кто идет?
Людей, однако, не было видно. Поведение противника показалось мне загадочным. Или это хитрость какая-то, или... Или я ничего не могу понять!
- Свои, - громко ответил Рысаков. - Выходи!..
Из-за дома показался часовой. Это, видимо, был второй патрульный. Власов в упор выстрелил в него. Одновременно скрылась стрельба из винтовок в той стороне, где продвигался Котомин.
- Я говорил, это партизаны! - раздался истошный крик дверях ближайшего дома. - В ружье! За мной!
- Оцепить дом и подпалить! - быстро скомандовал Рысаков.
Но оцепить дом нам не удалось.
Большое пятистенное строение было обнесено глухим сбором, и, пока часть людей перелезала через него, а другая дошла к воротам, полицаи выбежали во двор и встретили - с залпами из винтовок и из ручного пулемета. Судя по выстрелам, винтовок было не менее двадцати. Мы залегли. Снег и поленница дров помогли нам укрыться от огня противника. Кто-то из наших бросил одну за другой две гранаты, и пулемет противника перестал работать.
Рассыпавшись по всему пространству вокруг дома, мы палили из винтовок. Баздеров со своим пулеметом взобрался на дрова и открыл огонь с возвышения. После первой очереди он замолчал.
- Давай огонь! - закричал ему Рысаков. С минуту не было слышно ответа, потом Баздеров сообщил, что пулемет отказал и он ничего не может с ним сделать.
Рысаков подполз к Баздерову, раздраженно оттолкнул его от пулемета и, спеша устранить задержку, выронил из рук диск. Диск застучал, скатываясь по дровам, подпрыгнул, упал на снег ребром и заскользил с большой скоростью в сторону полицейских. Рванувшись за диском. Рысаков оказался между нами и противником.
Всё произошло в какое-то мгновенье. Не успели мы пошевельнуться, как на Рысакова набежало трое или четверо полицаев. Одного Рысаков успел мгновенно уложить из пистолета. В вспышке выстрела я увидел, как второй схватил командира за руку и свалил его с ног.
Я бросился на помощь Рысакову, за мной ринулись товарищи. Полицая, свалившего Рысакова, я ударил прикладом по голове, второго и третьего пристрелил Власов. Рысаков вкочил на ноги и в страшной ярости бросился вперед. С криком: "Гады, предатели!.."-он с такой быстротой подбежал к группе полицейских, засевших за сугробом у стены сарая. что они даже не успели открыть огня. Власов, Баздеров, я и остальные партизаны из нашей группы не остали от Рысакова, и у стен сарая началась рукопашная схватка. Мы били полицейских прикладами, кулаками, и, видно, так велика была сила нашего натиска, что в несколько минут исход боя был решен. Последний удар рукояткой пистолета разъяренный Рысаков нанес в темноте... Ивану Федотовичу Симонову, подоспевшему к нам на помощь со своими бойцами.
Если говорить о потерях, которые понесли две наши группы, то ранением Симонова, - Рысаков сильно рассек ему губу, - они и ограничились. Кроме того, неизвестно чьей, может быть, и партизанской, пулей оцарапало левую руку Власову. В третьей группе, которой командовал Котомин, оказалось трое легко раненых.
Бой группы Котомина был еще более скоротечен. Полицаи встретили группу залпом из окон дома. Котомин пустил в ход гранаты, и полицаи, оставшиеся в живых, бежали с поля боя. В развороченных комнатах осталось пять убитых наповал, один раненый. Остальные, бросив восемь винтовок, станковый пулемет без замка и без лент, ушли. Пулемет этот потом нам очень пригодился.
Во дворе пятистенного дома, где начал свалку Рысаков, враг оставил одиннадцать трупов и четырех раненых. Кроме личного оружия, мы захватили ручной пулемет противника. Диск, который выскользнул из рук Рысакова и чуть не послужил причиной беды (надо прямо сказать, исход боя мог быть совсем не в нашу пользу), вернулся к Баздерову в полной
сохранности.
Раненые полицаи открыли секрет, почему предельно беспечная наша операция окончилась для нас так удачно.
За два дня до нашего внезапного, с точки зрения Рысакова, нападения так же внезапно, ночью, налетел на Лопушь военный комендант Выгоничей. С оравой эсэсовцев человек в сорок на добрых конях и повозках пронесся он из одного конца деревни в другой, обстрелял из винтовок и пулеметов дома и, подступив к управе, потребовал начальника полиции. Военный комендант был сильно пьян, а начальник полиции смертельно перепуган. Комендант, однако, не заметил испуга начальника и с пьяным великодушием объявил ему благодарность за образцовое несение службы.
- Хорошо, - говорил комендант на ломаном русском языке: - Никакого паника не допускаль. Все остались на мсто. Молодьец. Спокойство. Так всегда делай...